ноября 1954 года боевики-националисты напали на казармы, полицейские участки и промышленные предприятия французского Алжира. Погибло 7 человек. Так начался конфликт, во многом предвосхитивший события в Палестине, Чечне и Ираке. Лучшим свидетельством того, как легко человечество забывает жестокие уроки истории, может служить то, что почти никто, кроме французской прессы, не вспомнил об этой годовщине. Все поглощены современностью – зачем ворошить неприятное прошлое?
А вспомнить надо бы. О том, как совсем незадолго до начала боевых действий, да и в первые их месяцы подавляющее большинство населения колонии, в том числе почти все мусульмане, отнюдь не желали независимости. И о том, как действия французских войск сумели это быстро изменить и поставить в ряды противника тысячи новых бойцов.
О том, как во время Второй Мировой войны, когда алжирские части воевали за свободу Европы и Франции, им было обещано французское гражданство – а богатейшая прибрежная часть Алжира не была колонией, а являлась конституционной частью французской территории, но при этом ее коренное население не обладало ни гражданством, ни прилагающимися к нему правами. И о том, как 8 мая 1945 г., когда вся Европа начинала праздновать Победу, в алжирской глубинке была расстреляна демонстрация, требовавшая в том числе исполнения этих самых обещаний. После чего начался бунт, при подавлении которого (тогда же, в мае 45-го) погибли тысячи людей.
О том, как власти все-таки пошли на проведение выборов в Алжире. И о том, как бессовестно сфальсифицировали их результаты под давлением европейских колонистов (известных под прозвищем «черноногих»), составлявших около 10 % населения провинции. И о том, как простым мусульманам продолжали отказывать в выдаче паспортов – а когда вдруг стали упрашивать их принять, то оказалось поздно.
О том, как алжирские националисты стали искать вдохновения в панарабизме и радикальном исламе. О том, как, не обладая огневой мощью французской армии, они стали закладывать бомбы в наиболее посещаемых европейцами местах. О том, что многие из этих бомбистов были женщинами. О том, как французы огородили мусульманские кварталы (в том числе знаменитую Касбу в столице колонии, Алжире) блокпостами. О том, как спецназовцы прочесывали эти районы и хватали всю молодежь, чтобы под пытками выяснить, кто из арестованных террорист. О том, как разъяренные колонисты переняли тактику противника и стали в свою очередь подрывать дома в мусульманских кварталах – там, где жили мирные люди, еще не присоединившиеся к боевикам.
О том, что многолетняя война, завершившаяся истреблением, по меньшей мере, 400 тыс. человек, отравила и саму Францию и, в первую очередь, французскую армию. О том, что ее командиры в какой-то момент отказались подчиняться руководству страны, во главе которой, кстати, стоял испытанный боевой генерал.
О том, как французам пришлось спасать свою страну, спасать республику – и о том, как они осознали, что сделать это можно лишь ценой поражения в войне. О том, как они бросили освоенные и ухоженные ими плодороднейшие земли, о том, как они оставили на произвол большую часть вспомогательных войск из местных жителей, служивших им верой и правдой, и о том, как последние были истреблены вместе с семьями.
О том, как завоеванная таким образом независимость не принесла Алжиру счастья – только беспрерывную гражданскую войну, диктатуру и экономическую безнадежность – и это в стране, природные ресурсы которой потенциально делали ее одной из богатейших стран мусульманского Востока. О том, как погибли зачинатели независимости – почти ни один из вождей Революции не умер своей смертью: кого запытали французы, кого после победы в борьбе за власть поубивали свои.
О том, что никакой победы не было – а только поражение.
Не только потому, что навсегда исчезла земля, по которой ходили герои Габена и персонажи Камю, и культура, ею порожденная. Не потому, что потерявшие заработанную тяжелым трудом землю «черноногие» заполнили французский юг, который только спустя много лет оправился от вызванных этим потрясений. Не потому, что остатки сражавшихся за французов солдат «харки» жили в лагерях на юге Франции вплоть до конца 70-х гг. Не потому, что уклониться от проблемы не удалось – мусульманская община Франции продолжает расти и сейчас уже заметно влияет на социальную и политическую структуру страны. Не потому, что исчез навсегда уникальный типаж алжирского еврея – бывшего арабом (для французов) и евреем (для арабов) одновременно.
А потому, что на перекрестке миров – в Оране, Алжире и Кабили – была уже почти создана уникальная культура – средиземноморская и европейская, западная и исламская. Потому что там был уже почти готов мост между Западом и Востоком – мост, который отсутствует и поныне. Потому что, разойдись Алжир с Францией без страшной взаимной крови и боли (а тем более – пойди Франция с самого начала на компромисс, который мог бы привести к интеграции тогдашнего Алжира в Четвертую Республику), то этот мост, о котором теперь напоминают лишь немногие кварталы прибрежных городов да старые фильмы, мог бы сохраниться. Мог бы нам всем сегодня сильно помочь.
Ныне израильтяне воюют за свою землю, русские – за ту, что считают своей, а американцы – за чужую, но нефтеносную. При этом и те, и другие, и третьи совершают одни и те же ошибки – и часто очень обижаются на французов, которые с ними не согласны. Потому что не хотят помнить о том, о чем помнят сами французы – что эти ошибки уже были сделаны один раз и привели к наихудшим последствиям.
Когда израильтяне критикуют Францию за «особую» позицию в палестинском конфликте, они забывают, что французы уже применяли израильские методы – вплоть до постройки пограничного барьера. Который, конечно, ничему не помог. Когда американцы фыркают от ярости при слове «Франция», они забывают, что фильм «Битва за Алжир», в котором с документальной точностью, признанной обеими сторонами, показан механизм исламского террора и единственного способа борьбы с ним – путем внезаконных арестов и пыток – демонстрировался в Пентагоне незадолго до взятия Багдада. А борцы за независимость, ищущие в этом фильме идейного вдохновения, забывают о том, что, когда его снимали, всего спустя 2-3 года после «победы», то массовка оказалась единственно возможной формой массового собрания граждан – революционное правительство уже успело запретить демонстрации. И они запрещены в Алжире до сих пор.
Во франко-алжирской войне проиграли и Запад и Восток. Проиграло все человечество. Самое страшное, что эта война не закончена и по сей день. И Россия от нее, к сожалению, не в стороне. Когда видишь, как в кадре той же «Битвы за Алжир» французские парашютисты унизительно ощупывают всех небритых «лиц арабской национальности», пока под их носом одетые на западный манер девушки-террористки проносят бомбы в бары и молочные кафе, понимаешь, что мир не учится ничему.
«Микроб чумы никогда не умирает, никогда не исчезает, он может десятилетиями спать, он терпеливо ждет своего часа и, возможно, придет на горе и в поучение людям такой день, когда чума пробудит крыс и пошлет их околевать на улицы счастливого города», – предупреждал величайший из «черноногих», Альбер Камю. Ему не могло прийти в голову, что чума может не уйти с улиц. Что люди могут привыкнуть к чуме.
На разломе цивилизаций ныне царят злоба, кровь и непримиримость. По-прежнему обе стороны не согласны на меньшее, чем полную победу. Поэтому и те, и другие закономерно проигрывают. А микроб ненависти жив – потому что питается трупами.
Ругаемые Америкой, Россией и Израилем французы – отнюдь не предатели «западного дела». Но они тоже не знают, «как надо» обращаться с мусульманским Востоком – они знают только, как «не надо». Они помнят.
Задача нынешних израильтян, россиян, американцев – преуспеть там, где французы проиграли. На удастся – что ж, французы отошли в метрополию и несколько десятков лет наслаждались покоем и достатком. Но это было тогда. Россия в Хасавюрте купила себе только три года.
При следующем отступлении не будет и этого.
Свободное образование и общество равенстваINCLUDEPICTURE \d "/images/empty.gif"
Просвещение верило, что вопросы государственного устройства и народного богатства не являются специальными. Любой человек («каждая кухарка…»), исходя из здравого смысла, способен составить себе правильное представление о том, как должно функционировать общество. Отсюда исходят представления о том, что общество должно управляться согласно всеобщему волеизъявлению граждан: на основе принципа равенства.
Смысл «общества равенства» не в полном уравнивании всех и во всех отношениях, а в том, чтобы все взрослые граждане были равны перед законом, могли принимать равное участие в жизни государства, посредством выборов определяя состав правительства и законодательных органов. Тем самым население (электорат) выполняет функции обратной связи, регулируя те отклонения, которые могут возникнуть в действиях исполнительной власти. Поэтому функционирование «общества равенства» требует 1) информированности и компетентности граждан, 2) демократических выборов на основные государственные должности.
ХХ век продемонстрировал трудности, которые стоят перед проектом «общества равенства». Выборы устроить можно, но чего достичь крайне трудно – компетентности граждан по проблемам общественного устройства. В сегодняшнем экономическом устройстве не разбираются в полной мере, пожалуй, и профессионалы. Проблемы внешней политики, внутренней политики, вопросы права – все стало очень сложным. По каждому из таких направлений существуют специалисты – экономисты, политики и юристы, которые знают его профессионально.
Наше общество в любом «направлении» построено как общество специалистов. В этом смысле оно представляет собой множество пирамид-иерархий, построенных из ступенек - социальных статусов, организованных на основе роста специализации. Некоторые из этих пирамид увенчиваются элитами; элиты – это высшие разряды специалистов в некоторых особо значимых пирамидах.
Тем самым оказывается, что общество, построенное на основе механизмов равенства, на деле является обществом элитарным. Каждой сферой правят специалисты: кто возьмется советовать врачу, как лечить больного? Его работу могут понять и оценить только другие врачи. Так сложились и политические функции. Если бы сейчас каждый государственный вопрос решался всенародным голосованием, многие смогли бы убедиться, как мало сторонников у их – таких здравых – точек зрения.
Профессиональные политики и эксперты знают нечто (оставим в стороне вопрос, насколько они хороши как специалисты), прочие знают так мало, что лучше бы не знали. Поэтому за ширмой механизмов равенства скрываются элитарные механизмы управления (элиты, «группы влияния» и проч.), которые способны так распорядиться мнениями, ожиданиями, настроениями и голосами избирателей, чтобы в результате получилось нечто, издали напоминающее слегка осознанную политику.
Можно верить, что это «временно», что эти элитарные структуры – «наследие прошлого». Но можно и усомниться в этом: власть элит возрастает. Общество «почти равных» (эпоха вэлфера) снова быстро разделяется на элиты и «прочих», хотя политическое устройство государств остается по большому счету прежним, основанным на равенстве. Такая «маскировка» связана с тем, что это самое равенство является необратимым условием современной жизни, и отказываться от него – по крайней мере в явной форме – чрезвычайно опасное предприятие.
Остальное население – неспециалисты - знают (в лучшем случае) то, что им предоставляют СМИ, причем знают они это «на школьном языке». Например, в некоторых исследованиях социологи изучали «политическую осведомленность». Задавали (гражданам США) простые фактологические вопросы о политической жизни – от имен кандидатов в конгресс до партии, составляющей в момент исследования большинство в конгрессе, от формы правления в Китае или на Кубе - до числа допустимых сроков на президентском посту и срока, на который выбирают сенаторов, просили назвать несколько имен верховных судей. Оказывается, большинство респондентов затрудняется ответить или дает неверные ответы – не знает политической «азбуки». Можно предположить, что такая неграмотность свойственна не только многострадальным Штатам…
Эту ситуацию нельзя изменить, пока основная ее причина – некомпетентность большинства граждан относительно реальных проблем, стоящих перед обществом, и возможных способов их решения – остается в силе. Эта некомпетентность порождается совсем неожиданным для обсуждаемых политических проблем фактором – образованием, институтом сферы культуры.
Образование устроено в результате «работы Просвещения» на основе принципа равенства (подобно сфере государственно-правовой жизни). Речь не о том, что образование стало общеобязательным и общедоступным – это относится не к содержанию образования, а к самому праву на него. Хуже другое – само содержание образования выстроено в соответствии с принципами равенства. Посмотрим, как с этой точки зрения устроено современное образование.
Все получают среднее образование, которое обеспечивает общую базу знаний для всех членов общества. Это такая широкая низкая платформа, охватывающая всех. Программы школьного образования общеобязательны и утверждаются государственным органом – министерством. Над этой платформой расположено высшее образование, которое (пока) всеобщим не является. Здесь также есть утвержденный государственными органами список специальностей, список читаемых курсов, программы курсов и экзаменационные требования… Высшее образование крайне специализировано и обеспечивает специальными знаниями определенный (утвержденный) набор профессий.
В результате мы получили всеобщее школьное образование и крайнюю дифференцированность высшего. В нашем обществе единственный общий язык, на котором могут говорить люди разных профессий – это язык школы, который знают все. Чуть в сторону – и начинаются области специальных знаний, которые у программиста, инженера-сантехника и профессора-лингвиста совсем различны.
Всеобщее право на образование было спутано с иным вопросом – должно ли само содержание образования определяться из государственно-правовой сферы. В этом и состоит ошибка проекта «равенство» - механизмы, пригодные там, где основой решения служит всеобщее согласие взрослых членов общества, где не требуются никакие специальные знания, были распространены на ту область, которая в основе своей элитарна.
Равенство любит ходить в униформе. Для государственно-правовой сферы это не приводит к ошибкам – в этой сфере общественной жизни люди выступают как равные друг другу. Но в сфере культуры действуют иные правила – свобода и творчество. Униформа здесь только мешает. Государство способно управлять лишь унифицированными структурами. И когда содержание образования определяется государственными механизмами равенства – образование разрушается.
Это разрушение проявляется в избыточной специализации образования. Принцип равенства, столь благотворный для государственно-правовой сферы, будучи распространен на сферу образования, выдает обратную реакцию: способствует созданию элитарных механизмов в сфере государственного управления. Такова месть социальной природы за нарушение ее законов: если способы действия, непригодные для данной сферы общественной жизни, все же навязываются ей, общество заболевает.
Оказалось, что общество не может быть устроено целиком на «равенстве». То, что хорошо в одной сфере общественной жизни, приводит при распространении на иные сферы к тяжелым последствиям. Взаимодействие двух «равенств» - в политике и в образовании – приводит к элитарному устройству общества как раз в политической сфере. Возникает элитарность в принятии решений и практическая неподотчетность мнению большинства, маскируемая «всеобщим участием».
Если мы хотим строить общество с демократическим государственным устройством, нам надо сферу образования (и, шире, всю сферу культуры) основывать на совсем ином принципе – на принципе свободы. Это может показаться неожиданным – разве кто-то угнетает нашу школу? На деле школа – и средняя, и высшая – сейчас находится под управлением двух начал: государства и экономики. Государственные интересы определяют программы образования, экономические требования диктуют условия этого образования. Речь, разумеется, идет не об уничтожении среднего и высшего образования, а о том, содержания учебных программ и их набор определялся механизмами сферы культуры, а не государства.
Школа, устроенная на принципе свободы, должна быть отделена от государства. Свободное образование станет значительно более разнообразным, нежели сейчас. В результате роста разнообразия между далеко разошедшимися путями развития отдельных дисциплин и специальностей возникнет множество переходов – и для взрослых людей появится возможность разговора на более высоком уровне, чем уровень десятого класса. Возникновение новых возможностей для взаимопонимания, образование «мостов» между специалистами и прочими людьми создаст возможность для обретения «новой компетентности», только на основе которой может функционировать демократическое общество, ценящее принцип равенства.
Бесплатного сыра не бывает. Выбирая одну из возможностей развития, всегда закрывают многие другие. Появление таких «мостов» снизит общую специализированность образования (не исключая, впрочем, возможности высокой специализации) и тем самым может сказаться на скорости развития науки. (Впрочем, в науке сейчас дела обстоят так, что кажется, что никого не волнует не только скорость ее роста, но и само ее существование). Снижение общей специализации образования – плата за увеличение связности общества, возникновение общего языка более высокого уровня, нежели современный «школьный». Другое дело, что такое снижение специализации оправдано только указанным освобождением образования от государственной регламентации – если специализацию срежут «даром», оставив школу несвободной, то это будет не бесплатный сыр, а бесплатная плетка (которая бывает, и очень часто).
Как должна выглядеть школа, отделенная от государства? Не рухнет ли вместе с введением свободного образования система профессиональных знаний? Кто будет кормить «свободную школу»? Как должны измениться другие сферы общества, чтобы включать в себя свободное образование? Таких вопросов множество, но ведь на то и существует различие между целями и средствами…